Туда, где тише
Когда Ваня открыл дверь, на пороге стоял отец.
— Привет, — пробормотал он, опустив взгляд. Голос звучал глухо, будто доносился издалека — будто он репетировал это слово всю дорогу, но так и не смог подобрать нужные ноты.
Прошло девять лет. Ваня узнал его не сразу. Черты лица — да, что-то знакомое. Скулы, брови, манера держать плечи. Но голос — чужой. Грубый, с хрипотцой. Руки в мозолях, ногти обкусанные. Куртка поношенная, будто не первый год греет. Под глазами синяки, словно человек месяцами не спал. От него пахло табаком, потом и чем-то чужим — будто он давно никому не принадлежал.
— Можно зайти? — спросил отец, слегка сгорбив плечи, будто уже ждал отказа.
Ваня молча посторонился. Не знал, что сказать. Ни одной заготовленной фразы. Ни реакции. Просто смотрел — как будто пришёл в кино, а там крутят не тот фильм, но всё равно остаёшься. Потому что сюжет — всё равно про тебя.
Отец ушёл, когда Ване было одиннадцать. Просто взял сумку и бросил: «Потом объясню». Объяснения не последовало. Ни через неделю. Ни через год. Ни в письме, ни в звонке. Его исчезновение не было громом — скорее, тихим сквозняком: дверь хлопнула, и воздух изменился. Мама почти не вспоминала о нём. Лишь однажды, когда Ваня разбил кружку, она выдохнула: «Сбежал, как мальчишка» — и всё. Больше не возвращались к этой теме.
Потом у мамы появился Сергей — с усами, резким одеколоном и привычкой бросать ключи на тумбу так, чтобы громко звенело. Потом — ещё кто-то, чьё имя Ваня не запомнил. А потом — рак. Полгода, больница, тишина, которую не нарушало даже радио в коридоре. Похороны. Короткие речи. Гроб. Земля. И Ваня — один. Ему было семнадцать. Из всего, что осталось — две фотографии, её платок и пустая комната, где больше никто не звал его по имени.
Работал курьером, снимал угол, поступил на заочку. Возил еду, стройматериалы, документы — что придётся. Иногда в снег, иногда в жару, без выходных. К двадцати — худо-бедно встал на ноги. Шатко, но сам. Никому ничего не должен. Ни на кого не надеется. Зарплата — копейки, но хватало на хлеб и крышу над головой. Большего он и не просил.
Жил тихо. Без драм. Без побед. Дни текли, как вода из крана — монотонно. Проснулся — собрался — пошёл. Вернулся — поел — уснул. Не жаловался. Но и не ждал чуда. Жил по инерции, экономя всё — слова, чувства, даже воздух. Изредка заходил в кино, чтобы напомнить себе, что где-то есть другие жизни. Но выходил — и снова становился невидимкой.
Отец молча прошёл на кухню, снял куртку. Повесил аккуратно, как в гостях. СеОни сидели за столом, и тишина между ними уже не казалась такой тяжелой, будто за эти годы оба надышались вдоволь и теперь могли просто молчать, не теряя друг друга снова.
