Внутри чужих снов
Сперва никто не увидел, что её не стало. Ни начальница, державшая её «для галочки», ни соседка, с которой они вешали бельё на общем балконе, ни даже продавщица из булочной, подсовывавшая ей сдачу мелочью — назло. Жизнь шла дальше, будто её и не было никогда.
Валентина Петровна просто перестала выходить. Не из-за болезни. А потому что осознала: всё, что она делает — никому не важно. Утро, чай, поликлиника, очередь, привычные фразы о дожде, старые фильмы по телевизору, которые теперь никто не смотрит. И самое страшное — никому нет дела, почему вдруг это всё оборвалось. Никто не спросил. Вслух, про себя — вообще.
Первые дни она просто лежала. Не мучилась, не тосковала — просто лежала. Без телевизора, без книг, без слов. Смотрела в потолок, где паутина тянулась от угла к люстре, как график её жизни. Думала: исчезни она насовсем — что изменится? Счётчик будет крутиться, плесень поползёт по стене, кот доест хлебные крошки, а потом сядет у двери, не зная, что делать дальше. Никто не заметит. Даже стук за стеной останется прежним.
А потом пришла почтальонка. Молодая, тонкая, с ногтями цвета молодой листвы и серёжками-сосульками. Позвонила раз, два. Постучала — резко, будто стучала не в дверь, а в глухую плиту. Произнесла вслух, словно себе: «Странно. Она же всегда забирала газеты». И ушла. На следующий день пришла снова. И ещё. Упрямо, будто не позволяла миру окончательно захлопнуться.
На четвёртый раз Валентина не выдержала.
— Почему не открываете? — спросила девушка с лёгким раздражением, но без злости, когда дверь приоткрылась. Голос у неё был звонкий, слишком громкий для тишины подъезда, но почему-то не чужой.
— Я… — Валентина запнулась. Губы дрогнули, голос прозвучал тише, чем хотелось. — Заболела немного.
— Надолго? Я уж забеспокоилась. В нашем доме больше никто газеты не берёт, только вы. А я вот подумала: если бы я вдруг пропала, кто бы заметил? Наверное, никто. И вдруг поняла — а вдруг не я одна так чувствую? Вот и решила проверить, как вы. Вы ведь всегда говорили — без газеты и утро не утро.
Валентина стояла, цепляясь за косяк, будто за спасительную нить. Пальцы побелели от напряжения. Она кивнула, осторожно, словно боялась нарушить хрупкое равновесие.
— Всё в порядке. Спасибо, что зашли, — прошептала она, и голос слегка задрожал.
Девушка ушла. Лёгкие шаги быстро растворились в подъездной тишине. А Валентина — осталась. Не просто в квартире. Впервые за долгое время — не одна. Нет, не с кем-то. А внутри чужой мысли. Кто-то вспомнил о ней. Кто-то спросил. И этого хватило, чтобы воздух в комнате стал другим — тёплым, будто кто-то приоткрыл окно в первый весенний день.
Назавтра она вышла. Осторожно, словно заново училась ходить. Купила хлеб — свежий, с золотистой корочкой. И мыло — простое, коричневое. И даже, не удержавшись, карамельку в обёртке с мишкой — как в детстве. Солнце пробивалось сквозь облака, и в витрине магазина она мельком увидела своё отражение — и не узнала его сразу.
Женщина в аптечной очереди сказала: «У вас сегодня вид здоровый». Просто так, без причины. И это была правда. Потому что в глазах снова появилось что-то похожее на жизнь.
Валентина вернулась домой. Заварила чай. Показалось, что вкус у него изменился. Достала старые тетради. Пахло пылью и прошлым. Открыла. Написала: «Я здесь». Медленно, чётко, синими чернилами.
Больше — ничего. Но этого хватило.
Иногда, чтобы вернуться, не нужно событий. Не встреч, не катастроф, не новых начал. А просто — чтобы кто-то вдруг заметил: тишина затянулась подозрительно долго. И постучал в неё.
