Метель
Порывы ветра то подгоняли сзади, будто стараясь помочь тащить тяжёлые санки, то швыряли в лицо колючий снег. Белая пелена казалась бесконечной — ни конца дороге, ни края метели.
Время от времени вдали проступала тёмная полоска леса — верный признак, что где-то там деревня. Но стоило Даше поднять голову, как ветер снова бил в грудь, снег осыпал лицо, и приходилось зажмуриваться, задерживать дыхание. А когда она открывала глаза — снова ничего, кроме серой круговерти. Лес исчезал, будто его и не было.
Даша уже думала, что заблудилась, сошла с едва заметной дороги, которую лишь угадывала по сугробам по краям. Что никогда не дотянет санки с их неподъёмным грузом. Скоро стемнеет, и следы совсем заметёт…
— Лена, помоги мне! — донёсся из кухни голос матери.
— Сейчас, — буркнула Лена, вложила закладку в учебник и нехотя поплелась на зов.
— Открой банку тушёнки, — махнула мать рукой в сторону стеклянной банки с железной крышкой.
Она управлялась одной рукой — вторая, в гипсе, покоилась на перевязи из скрученного полотенца.
— Макароны с тушёнкой? Обожаю, — Лена схватила консервный нож.
Крышка со звоном отскочила, и в нос ударил аппетитный запах мяса.
— Что бы я без тебя делала, — вздохнула мать, забирая банку.
От этих слов в Лениной груди потеплело. В последнее время материнские похвалы были редкостью, а уж ласки она и вовсе не ждала. Мать тем временем пыталась ложкой подцепить плотно утрамбованные куски мяса, но банка норовила выскользнуть, угрожающе кренясь.
— Дай я, — вызвалась Лена. — На сковороду?
— Угу. — Мать отошла, и Лена выложила ложку мяса на сковороду, потом ещё.
— Хватит, — одёрнула её мать, забирая ложку с кусочками жирной тушёнки.
Лена с тоской глянула на ложку. Так хотелось её облизать, что во рту уже набралась слюна… Она сглотнула.
— Иди, уроки доделывай. Я сама справлюсь, — сказала мать. — Отец скоро придёт, будем обедать. Хотя… что-то он задерживается. Погода разыгралась. Конец марта, а метёт, будто в январе.
Лена в последний раз бросила жадный взгляд на сковороду и уже направилась к своему углу за шкафом, как вдруг услышала стук в дверь.
Мать тоже замерла с ложкой в руке. Стук повторился.
— Ну, чего встала? Опять напился, дверь открыть не может. Иди, открой, — мать тяжело вздохнула, бросив на Лену тревожный взгляд.
— Лучше бы вообще не приходил, — прошипела Лена, шагая к двери.
— Что-о?! Как ты говоришь про отца?! — взорвалась мать ей вслед.
— Мало одной руки сломал? Другую хочешь? — огрызнулась Лена и тут же шмыгнула за дверь, увидев, как мать замахнулась ложкой.
Она отодвинула засов, и порыв ветра тут же распахнул дверь настежь, вырвав ручку из её руки. Соседка тётя Глаша ахнула, но успела отпрыгнуть — ещё чуть, и дверь бы её прихлопнула.
— Мать дома? — спросила соседка, придерживая платок, который норовил слететь с головы.
— Дома, — ответила Лена, с облегчением поняв, что это не отец.
Тётя Глаша протиснулась внутрь, а Лена вступила в схватку с ветром, пытаясь захлопнуть дверь. На прощание метель швырнула ей в лицо горсть снега и отступила. Вернувшись в комнату, Лена встретила материнский взгляд — тоскливый и встревоженный одновременно.
— Лен, надо отца встречать. Тётя Глаша говорит, её сын звонил — видел его пьяным на дороге…
— Давно, часа два назад, — перебила тётя Глаша. — Только что позвонил, спрашивал, дома ли он. Вот я и пришла. Если до сих пор не пришёл — значит, в сугробе валяется.
Лена и мать переглянулись — оба взгляда говорили одно: «Опять…»
— Может, кто за ним на машине съездит? — неуверенно предложила Лена, хотя знала — в такую погоду никто не поедет.
Да и кому? Летом ещё дачники наезжают, а сейчас — глухомань, будний день. Даже тёти Глашиного сына уже нет — уехал в город.
— Одевайся, пойдём искать, — засуетилась мать, кинувшись к вешалке.
— Куда тебе со сломанной рукой? Я сама схожу, — сердито сказала Лена и натянула материнскую куртку.
— Санки возьми. Если что — вернёшься за мной, вместе довезём, — предложила тётя Глаша. — Ладно, мне пора, суп на плите.
— Ленка, я всё же с тобой, — пробормотала мать.
Лена ненавидела этот её голос — жалкий, покорный, будто просящий прощения за всё на свете.
— Сама справлюсь. Наверняка к дяде Васе завернул. Приведу, — буркнула Лена, не глядя на мать.
Она натянула шапку, обмотала шарф, сунула ноги в валенки и резко застегнула молнию.
В сенях у стены стояли старые, тяжёлые санки. Когда-то на них с братом гоняли с горки, а теперь отец возил на них дрова и баллоны.
Лена вздрогнула, услышав за дверью вой ветра. Выходить не хотелось, тем более — искать отца. Но она зашла к дяде Васе, местному самогонщику, промышлявшему спаиванием односельчан. Однако отца там не оказалось.
Взяв верёвку санок, Лена побрела в соседнее село, где отец работал, куда ходил автобус из города и где она училась в школе. После девятого класса придётся ездить в райцентр — за двенадцать километров.
Летом дорога пролетала незаметно, а сейчас два километра казались вечностью. Пройдя треть пути, Лена увидела отца. Он лежал на боку, поджав ноги. Снег вокруг был примят — видимо, пытался встать. Она толкнула его в плечо.
— Жив?
Отец что-то промычал, одарив её перегарным дыханием.
— Вставай! — Лена пихнула его сильнее. — Вставай, кому говорю! Замёрзнешь тут! — Она п**Перефразированный и доработанный вариант финала:**
Но когда она занесла ногу, чтобы толкнуть его снова, перед глазами вдруг всплыли детские воспоминания – как отец, ещё трезвый, катал её на этих самых санках, смеялся, а потом нёс домой на руках, укутав в свой тёплый тулуп.
**Заключительное предложение (продолжение + точка):**
Лена опустила ногу, вытерла снег с лица и, стиснув зубы, снова ухватилась за верёвку санок, понимая, что всё равно довезёт его домой — не ради него, а ради той мамы, которая, несмотря ни на что, всё ещё ждёт их обоих у горячей плиты.
